а) он устраивает небольшой скандалез, требует книгу жалоб, требует администратора и покидает шалман в ранге мелкого склочника и кверулянта-сутяжника;

б) он не устраивает скандалез, а устраивает потасовку – с боем посуды и нахлобучиванием на голову обидчика соусницы и тарелки со свининой. Финал потасовки (учитывая комплекцию официанта, больше похожего на вышибалу, и далекую от идеальной физическую форму самого Рыбы) выглядит весьма туманно, чтобы не сказать – малоутешительно.

И тот и другой варианты никоим образом не поспособствуют укреплению его авторитета в глазах Веры Рашидовны – как работодательницы и как женщины.

– Обычно я не встреваю в разборки, – глядя перед собой остекленевшим взглядом, произнес Рыба. – Но сейчас…

– И сейчас не надо. – Голос Веры Рашидовны распирала нежность.

– Отчего же не надо? Надо!

– Оно того не стоит.

– Не стоит? Нанесенное мне… нам оскорбление?

– Позвольте мне самой разобраться, дорогой мой.

– Но…

– Никаких «но»! – выплыло из уст Веры Рашидовны уже знакомое Рыбе словосочетание. Но теперь оно было заковано не в средневековые латы, а в бронежилет, что намного повышало маневренность. Так и есть, – подумал Рыба-Молот, – у Железной Леди гораздо больше рычагов давления на салехардскую популяцию официантов, чем у пришлого человека, у чужака.

– И все-таки…

– Давайте-ка обедать, Александр Евгеньевич. Не будем портить себе аппетит.

Но аппетит оказался испорченным самими блюдами: Молотовская свинина оказалась плохо прожаренной и чудовищно пересоленной. А Вера Рашидовна (после нескольких безуспешных попыток разрезать свои медальоны на удобоваримые куски) бросила нож и снова приложилась к «Трем топорам».

– М-да… – сказала она. – При Московском Варяге мясо здесь готовили по-другому. А это просто есть невозможно.

– Не Валенсия, – поддержал ее Рыба. – И не этот… Аликанте. Вечная мерзлота, да и только.

– А что, если мы так и назовем наш ресторан – «Вечная мерзлота»?

– Нет-нет. – Рыба протестующее поднял вилку. – Нужно что-нибудь романтическое. Что-то такое, что привлекало бы людей, что выглядело бы экзотикой.

– Валенсия? Аликанте?

– Слишком расплывчато. А в названии должна быть история, должен быть сюжет. И – известный дуализм, позволяющий взглянуть на бытие с разных точек зрения… А кухня ведь тоже элемент бытия, не так ли?

Слово «дуализм» частенько употребляли сраные интеллектуалки Палкина с Чумаченкой, а слово «бытие» Рыба-Молот в свое время вырвал из клюва дзэн-чайки Джонатан Ливингстон. «Бытие» звучало намного круче, чем просто «жизнь», и придавало бесхитростным речам Рыбы-Молота известную весомость. На которую, впрочем, никто не обращал серьезного внимания. По тому же ведомству могли проходить слова:

анамнез,

деструкция,

десюдепорт,

детерминизм,

инсургенция,

инсайдерская информация,

морфотропия,

фолликулостимулирующий гормон,

эсхатология,

эвристика –

но предложения с ними еще нужно было придумать, а это – задачка не для средних умов. У Рыбы, во всяком случае, решать такие задачки отродясь не получалось.

– …Какой вы умница! – Вера Рашидовна, завибрировав всем телом, потянулась к Рыбе вместе с бокалом портвешка.

– Ну что вы, – смутился Рыба. – Какой же я умница? Обыкновенный повар…

– А вот и нет!

– Разве что с уклоном в эсхатологию…

– О-о!

– Не чуждый эвристики и детерминизма…

– А-а-а!

– Но при этом способный на деструкцию и инсургенцию…

– М-м-м!

Рыба хотел было ввернуть еще какую-нибудь бредятину про фолликулостимулирующий гормон, но побоялся, что это дивное словосочетание (с упором на «гормон») направит Веру Рашидовну по ложному пути и вселит совершенно ненужные ожидания. Но экзальтированная работодательница уже неслась по этому пути быстрым аллюром – причем без всяких фолликулостимуляций и понуканий со стороны Рыбы-Молота. А все ее «о-о!» и «м-м-м!» были не чем иным, как звуковой дорожкой к немецкому атлетическому порно.

Вера Рашидовна заводилась самым пошлым образом, в самом неподходящем месте, с самыми непредсказуемыми для Рыбы последствиями. Чтобы как-то отрезвить Железную Леди, Рыба даже постучал вилкой по бокалу и сказал первое, что пришло в голову:

– А давайте назовем ресторан «Наполеон и Жозефина», как вам такая идея?

– Чудненькая идея! А почему именно «Наполеон и Жозефина»?

– Исторично – раз, экзотично – два, глубоко поэтично – три, и навевает мысли о любви – четыре. Ведь Наполеон и Жозефина любили друг друга…

– О, да! Все, что касается любви, – для меня свято. И заставляет сердце биться быстрее в предвкушении чудес, которые дарит любовь. Которые можете подарить вы, дорогой мой…

– Ну, я могу подарить вам отменный ужин, – промямлил струхнувший не на шутку Рыба. – Раз уж здесь с едой не сложилось. Заодно и продемонстрирую свои профессиональные навыки. Чтобы не говорили потом, что взяли на работу кота в мешке.

– Отлично! – захлопала в ладоши Вера Рашидовна.

– Тогда едем в ресторан?

– Нет. Мы поедем домой. Дома прекрасно оборудованная кухня и много чего найдется из продуктов. А недостающие мы всегда сможем купить.

– Ну хорошо… Только чур не подсматривать. На кухне я должен остаться один.

– Я понимаю. Искусство приготовления еды сродни священнодействию. А вы – жрец этого храма гастрономии.

Угу-угу, – подумал Рыба, – жрец от слова «жрать». Но, скорее всего, жрать будут меня – со всеми потрохами и не выплевывая косточек. Надо что-то делать с распоясавшимися духами. И с подпавшей под их влияние дамочкой заодно.

…На кухне в доме Веры Рашидовны стояли холодильник и две полноценные морозильные камеры, но продуктов там было негусто – нужных Рыбе-Молоту продуктов.

Ведь основное содержимое агрегатов составляли мороженое мясо, мороженая рыба, мороженые креветки и щупальца кальмаров, некоторое количество картошки и корнеплодов, неопрятного вида пельмени и полуфабрикаты в лице (опять же находящихся в глубокой заморозке) люля-кебабов, пожарских котлет и шницелей. Ужасающую картину немного разбавляли сырная и мясная нарезка и консервированный горошек с консервированными же персиками. Проинспектировав полки, Рыба-Молот впал в глубокое уныние.

– Вот этим вы питаетесь? – спросил он у Веры Рашидовны.

– Не всегда…